Магия дореволюционной усадьбы. Здесь повсюду антикварные вещицы, потрескавшиеся рамы, советские радиаторы, старинные венские стулья, канделябры и посуда, а под ногами тепло поскрипывает старый деревянный паркет.
Меня не покидает ощущение, что мы находимся на писательской даче, — говорит дочери Любовь Толкалина. — Все здесь вдохновляет на долгий интересный разговор. Как жаль, что здесь нет абажура.
Абажура?
Любовь: Когда я ждала Марусю, читала книги Натальи Петровны Кончаловской. Писательница, поэтесса, переводчица, мало кто знает, что ее авторству принадлежат даже либретток операм Моцарта, Верди, Дебюсси. А какой она была хозяйкой! И печь могла растопить, и корову подоить, хлеб пекла и варенье варила, шила, кроила, вышивала, делала вручную шляпы и абажуры. Была непревзойденной рукодельницей. И когда сегодня на съемке я увидела старинную мебель и эти интерьеры, сразу подумала о том, как здесь, над этим столом с чашками и тарелками, не хватает абажура. Ведь это не просто предмет декора, а смыслообразующая вещь.
Мы принесли для фотосессии коралловую камею и серьги Натальи Петровны, они достались моей дочери по наследству, и Марусины украшения, которые она собирала своими руками. Желание рукодельничать в ней — от прабабушки. Моя мама тоже любит шить и вязать. Мы все укрываемся ее одеялами ручной работы. А внучке она подарила швейную машинку. Маша тоже и кроит, и шьет, создает ткани с оригинальными принтами. Окончила Московский художественно-промышленный институт.
Маша, тебе нравится придумывать одежду?
Мария: Не только. Теперь я умею и стены расписать, и сшить с нуля платье, и создать сайт, и логотип придумать, нарисовать мультик и вылепить скульптуру. Время в институте было невероятным! Я участвовала в модных показах со своими костюмами и декорациями, делала коллаборации с разными брендами, успела оформить детскую книгу по финскому эпосу «Калевала». Спасибо МХПИ. Кстати, в январе мама ездила в Рим на ежегодный русский бал, в этом году он был посвящен Лермонтову, назывался OffLermont, и была в платье, созданном нашими ребятами, которые уже много лет сотрудничают с обществом «Друзья Великой России». Мама читала Лермонтова в платье в кавказском стиле, с газырями. Это был самый запоминающийся образ.
Любовь: Лично я мечтала о Суриковской академии для Мари, о факультете графики. Но она предпочла никуда не поступать и самовольно уехала на полгода в Петербург со своим будущим мужем.
Мария: Тогда я испытывала острое желание сепарироваться, пусть и таким варварским способом. Вернувшись, я сдала ЕГЭ и поступила в МХПИ. Мне хотелось бунтарства и творческой самостоятельности, выхода за рамки. И необходимо было оказаться подальше от мамы. Я получила бесценный опыт самостоятельной жизни.
Любовь: Я провела весь период младенчества Маши на съемочной площадке, видимо, из-за чувства вины у меня действительно включился режим гиперопеки. Я много работала, мало времени уделяла ей. Я вообще не семейный человек. Моя юность пришлась на 90-е, своими глазами видела последствия развала страны, разорения родителей, потери работы и смысла жизни. Это был не просто кризис, а время разрушения семейной преемственности. Я понимала, что буду жить как угодно, но только не так. И что рассчитывать могу только на себя. Семья никогда не была у меня на первом месте, и я совсем не была готова к рождению ребенка…
Не так представляли себе идеальную картину мира?
Любовь: В моей идеальной картине мира Маша должна была родиться мальчиком. Ничего удивительного, у моей мамы та же история: она была уверена, даже имя приготовила — я должна была родиться на свет Кириллом. Но я как будто бы не Кирилл. И каждый раз, когда я встречаю мужчину с этим именем, смотрю и думаю, каким бы могла быть замечательным Кириллом. Когда ждала Машу, мне казалось, что у меня в животе мальчик, потому что вела себя эта девочка абсолютно как гангстер: дралась, икала, выделывала такие штуки, что поройзакрадывалось сомнение, человеческого ли детеныша я вынашиваю. Маша появилась на свет с огромной черной шевелюрой и раньше срока. Когда ее положили мне на живот, она подняла голову и посмотрела на меня правым глазом — после чего один глаз больше другого.
Мария: Мама, во-первых, новорожденные не могут поднять голову, во-вторых, глаза у меня одинаковые!
Любовь: Когда я узнала, что у меня все-таки дочь, мне захотелось назвать ее Софьей. Чтобы как у Чехова в «Дяде Ване» — Софья Егоровна. Но в семье было решено назвать ее Марией. И стала она другим человеком — Марией Георгиевной Михалковой. Егор по паспорту Георгий. А могла бы быть Софьей Егоровной Кончаловской.
Маша, с какого момента ты себя помнишь?
Мария: Полагаю, лет с пяти-шести. У меня день рождения. Мы празднуем на конюшне. Я катаю на пони своих кукол с лицами лягушек. А на моем лице нарисована огромная бабочка.
Любовь: Это был конно-спортивный комплекс. Дети очень радовались лошадкам. Когда Маруся повзрослела, она брала уроки верховой езды. Занималась вместе со своей подругой — внучкой режиссера и каскадера Владимира Любомудрова, который когда-то посадил бабушку Маши, Наталью Аринбасарову, в седло.
Мария: Мне очень нравилось заниматься конным спортом. Чаще всего мы с Ксюшей скакали в Нескучном саду, ездили вместе в Белград на конюшню, а один раз нас отправили в специальный лагерь под Лондоном. Им владели пожилые англичане. Атмосфера была семейная, жили мы в огромном бунгало, спали на надувных матрасах. У меня был конь по имени Энигма (англ. «Головоломка»), из особенной породы английских тяжеловесов. Занимались мы не в манеже, а скакали по лесам и полям. Постоянно попадали во всякие передряги. Падала я с него, наверное, раз 20, но маме об этом знать не надо.
Любовь: Я переживала из-за этих занятий верховой ездой, потому что у Маши была травма. В 8 лет она умудрилась прыгнуть с крыши дома и получить компрессионный перелом позвоночника — несовместимую с конным спортом травму. Но с Машей невозможно спорить. Так было с самого детства.
Маша, и что тебя сподвигло на такой поступок?
Мария: Вместе с моим другом Никитой, внуком кинорежиссера Александра Анатольевича Прошкина, мы вылезли на крышу через мансардное окно в маминой комнате. А обратно залезть не смогли. Вернее, Никита смог, подтянувшись, а я осталась на карнизе. Боялась позвать взрослых —понимала, что мне достанется. И не придумала ничего лучше, чем прыгнуть вниз на траву как белка-летяга, мне показалось, что не так уж там и высоко. Мы тогда с Никитой очень крепко дружили, много времени проводили вместе, придумывали целые миры, населенные оборотнями, эльфами. У нас была классификация существ, даже книгу собирались написать. Все началось с моей бабушки Таты (Натальи Утевлевны), я часто приезжала на дачу, где она оставалась со мной. Это она придумала эльфов и ведьм, которые живут у нас в лесу, рассказала про маленького принца Пиктуса — лилипута из волшебной страны, который прилетел к нам искать невесту. А папа придумал драконов, живущих за холмом. Мы обороняли от них наш дом— когда наступала ночь, стреляли из волшебных эльфийских луков.
Любовь: Мне кажется, что все эти фантазии и выдуманный мир из детства Маши пророс в ее графику. Вы видели ее работы? У нее сложная и какая-то волшебная графика, которую очень интересно разглядывать. Кстати, совсем скоро, ко дню рождения Булгакова, откроется ее персональная выставка в Булгаковском доме. А сейчас ее работы украшают стены галереи «Другое дело».
Мария: Мой выдуманный мир вплетается во все, что окружает меня и что я создаю. Могу выпасть из реальности на недели, когда пишу картины для выставки или работаю над новым проектом. Эльфы моего детства переехали со мной во взрослую жизнь. Мы с моей подругой даже недавно создали бренд украшений и одежды на эту тематику. Я слишком люблю Толкиена, чтобы перестать верить в волшебство.
Любовь: Украшения мне очень нравятся, но ты так и не довела до конца проект с принтами к православным праздникам. А идея была прекрасная. Разноцветные платки для Пасхи, Троицы, Спаса, Рождества, Покрова, Крещения. Ты сделала несколько — и перестала.
Мария: Просто я не настолько многозадачный человек, чтобы и в кино сниматься, и готовиться к поступлению в магистратуру, и выпускать собственные украшения. Принты для платков — это целое производство, мама.
А как ты начала сниматься в кино?
Мария: Случайно. Я зашла к маме в Театр «Собор» за зарядкой, которую забыла накануне, а она давала интервью Лере Германике. Та увидела меня и предложила остаться, мы познакомились. Интервью вышло, а позже я снялась у нее во втором сезоне «Обоюдного согласия». Затем приняла участие в проекте моей крестной Екатерины Двигубской для канала ТВ3. После они пригласили меня еще раз. Скоро премьера. А сейчас в производстве еще один проект у Валерии Гай Германики, на этот раз исторический. Но об этом пока ничего нельзя говорить.
Маша, ты уже пять лет замужем. Молодежь, особенно зумеры, не стремятся быстро заводить семью, долго встречаются, перебирают, а ты, по современным меркам, очень рано связала себя узами брака. Настолько в тебе сильна семейственность?
Мария: На меня никто особо не давил. Я человек максимально спокойный, стремлюсь к гармонии, но придерживаюсь определенных принципов. Приняла предложение руки и сердца, поскольку на тот момент мы встречались уже около двух лет. Мы поженились сразу после пандемии. Но рекомендовать так рано выходить замуж я бы не стала. Потому что совсем не у всех может быть так, как у нас с Никитой.
У вас с супругом тоже есть какие-то свои традиции?
Мария: Конечно, но они никак не связаны с прошлым. Мы, например, отмечаем День всех святых, но называем его «Тыквенным Спасом». Собираемся с друзьями, устраиваем маскарад, я пеку свой фирменный пирог из песочного теста с черноплодной рябиной, смотрим старые фильмы, поем песни. Бабушка Таня, мамина мама, передает мне к празднику из деревни несколько самых красивых тыкв, которые уродились на огороде. Они хранятся очень долго, и мы в течение года готовим из них разные блюда. У каждого поколения свои традиции.