Никита, мы вас привыкли видеть в каких-то добрых образах. И тут Соловей-разбойник — стопроцентный злодей…
Ну я бы так не сказал. В каждом человеке присутствует вся палитра проявлений, и пропорции добра и зла меняются в зависимости от конкретного состояния. В интернете я прочитал одно классное высказывание, которое мне очень понравилось: наиболее интересные люди — это те, которые нашли у себя, в своей внутренней квартире, место для каждого своего чувства. Если говорить обо мне, то есть много хорошего, но и много плохого — и вина, и стыд, и зависть, и страх…
Чего боится Никита Ефремов?
Глобально любой страх сводится к страху смерти. Разобрать, к примеру, сегодняшнюю ситуацию. На репетиции мне нанесли грим — и теперь у меня покраснение на коже. Я могу бояться, что это не пройдет. И что же тогда делать, как появиться в кадре? По факту, это всего лишь мой внутренний контроль, который эти самые высыпания на коже может еще больше обострить. А дальше, условно, может развиться такой ход мысли: у меня проблемы с кожей — я не нравлюсь себе. А не нравлюсь себе, не понравлюсь и зрителю. Меня перестанут снимать, и я останусь один. В итоге умру никому не нужным.
Как остановить этот деструктивный поток?
Вопрос — нужно ли? То, что мы пытаемся контролировать, в итоге контролирует нас.
В отношении с персонажами контроль остается за вами?
Отчасти. Помню, в «Современнике» у меня была театральная работа «Горбунов и Горчаков» — по поэме Иосифа Бродского. На тот момент я сильно всем этим увлекся, и это сказалось на мне не лучшим образом. Сейчас стараюсь подходить ко всему через легкость. Но желание поэкспериментировать, сделать какой-нибудь проект с полным погружением, осталось. При этом я абсолютно уверен: роли в нашей жизнь приходят не просто так, они учат.
И чему научил Соловей?
Что добро и зло не могут друг без друга. Как в песне Дельфина: «Мне нужен враг, чтоб быть самим собой». Герою нужно кого-то побеждать. И для этого нужен антигерой. Мне сразу понравилась эта история. С режиссером Кареном Оганесяном мы до этого работали не раз, и мне с ним очень комфортно — он дает много свободы, слышит и слушает. При этом он абсолютный лидер на съемочной площадке.
Соловья мы делали в диалоге. Я предложил оттолкнуться от образа Брайана Джонсона — миллионера, который тратит много денег на то, чтобы замедлить свое старение. У него свой протокол — что он ест, что пьет, как спит. Вот я и подумал, что если Соловей дожил до наших дней, то у него должна быть похожая история — заморозить ход времени, взять его под свой контроль. Для меня это было прекрасной возможностью дать своему внутреннему ребенку подурачиться в роли такого злодея.
Пришлось ли для этого что-то менять в себе?
В фильме есть сцена, где я появляюсь с голым торсом. Ради одного съемочного дня мне пришлось сильно «подсушиться». Это было испытание для моего тела, которое вообще не поняло, что происходит. (Смеется) Потом было очень сложно возвращаться к тренировкам.
У вашего героя достаточно массивный костюм. Сниматься в нем было непросто?
Он не такой тяжелый, как может показаться — художники по костюмам сделали все, чтобы облегчить конструкцию. Сложность была в другом — чтобы я казался выше, меня ставили на ходули. И с ними нужно было как-то справляться.
В «Соловье против Муромца» присутствует тема отцов и детей. У Соловья конфликт с дочерью. А вы уже задумывались о родительстве, какой бы из вас вышел отец?
Думал, конечно. Но это одна из таких тем, которые я предпочитаю держать за закрытой дверью. Вы кричите мне в замочную скважину, а я вставляю ключ и ничего не слышу. (Смеется)
На каких сказках воспитывался Никита Ефремов?
У меня был стандартный детский набор — любил мультики про Винни Пуха, библию для детей, озвученную Смоктуновским, обожал Пеппи Длинныйчулок и муми-троллей. А еще все чеховские рассказы — бабушка так самозабвенно их читала, так искренне над ними смеялась, что я тоже смеялся вместе с ней. Из детства у меня много воспоминаний — с друзьями мы лазили по гаражам, гуляли во дворе, играли в футбол… Обычные мальчишеские истории.
Сейчас, уже взрослый, вы бы себе маленькому что сказали?
То, что я рядом. И что очень его люблю.
Вы почти 20 лет в киноиндустрии, какие главные выводы для себя сделали?
Надо учиться слушать свое сердце, потому что если долго делать то, что не хочешь, может случиться аллергия. А еще мне кажется, что кино действительно может изменить жизнь человека, как и спектакль. По сути, сама жизнь тоже в каком-то смысле кино. Если посмотреть, откуда возникают мысли и чувства, и немного попрактиковать медитацию, становится все очень интересно.
Вы самостоятельная творческая единица — без оглядки на знаменитых деда и отца. Все всем доказано?
Как-то ушло у меня желание что-либо доказывать. Но повторюсь: все зависит от состояния. Если я сопротивляюсь чему-то, то сомнения, конечно, возникают. Играет какое-то чувство неуверенности, вылезает комплекс неполноценности. Но, кстати, на этом комплексе и построен весь наш современный мир. Еще каких-то 200 лет назад парень мог увидеть за свою жизнь от силы пару сотен других парней и конкурировать с ними, а сейчас, в эпоху соцсетей, конкурировать приходится со всем миром. Это вызывает сильную тревожность.
И как быть?
Просто увидеть и потихонечку начать рассматривать этот свой комплекс неполноценности, расслаблять его.
За год у вас было порядка десяти проектов. Как не поймать выгорание?
Для начала нужно его все-таки поймать и осознать. А потом уехать на море. Отключить телефон и ничего не делать. Заботиться о своем здоровье — пить больше чистой воды, отказаться от сахара и мучного, не есть после семи вечера, вставать с утра пораньше, увеличивать глубокие фазы сна — у меня есть специальный браслет, который помогает это отслеживать.
Николай II, роль которого вы исполнили в «Хрониках русской революции», много потребовал сил и энергии?
Андрей Сергеевич Кончаловский очень просто и точно сформулировал, про что этот персонаж и каким он хочет меня в этой роли увидеть. А дальше все пошло легко.
За исключением грима? Знаю, на него уходило каждый раз по три часа.
У Николая II были характерные залысины. Поэтому мне сначала делали лысину, а сверху уже надевали парик. Целая система.
И как вам сниматься в историческом кино?
С одной стороны, таких исторических работ уже очень много. Одни и те же костюмы, взятые на «Мосфильме», те же камеры, похожий свет. С другой стороны, все зависит от фигуры режиссера. Я бы с удовольствием посмотрел, как, например, Тим Бертон снял Гоголя.
Знаю, что в вашей жизни есть не только кино, но и музыка. Вы даже собирались записать альбом. Как с этим дела?
У меня есть какой-то набор песен, которые было бы здорово сложить в альбом. Но пока это все остается зоной моей личной медитации, где я ничего никому не должен, где я просто в контакте с собой. Играю без ощущения, что мне нужно как-то себя проявлять. Пока так. Как будет дальше — посмотрим.
Вы человек эмоциональный? Что вас радует? И чем можно вывести из себя?
Это зависит от того, насколько я умею возвращаться в свои проекции. Например, если я злюсь, но не хочу испытывать это чувство, вывести из равновесия меня может все что угодно. Я могу ехать в машине и встать в пробку. Одно состояние: «Ну и пофиг, что я с этим могу поделать? Позвоню, предупрежу, что опаздываю. Ничего страшного». Другое — рвать и метать: «Все бараны, а я — дурак, надо было раньше выезжать». И пробка тут вовсе ни при чем. Это всегда только про меня и мой контакт с самим собой.
А влюбленность какие эмоции дарит?
Зарубежные психологи неслучайно описывают период, когда складывается пара, словом crazy. Это нормально.
А в работе это состояние помогает?
Не знаю, у меня такого не было. (Смеется)
30 мая вам исполнится 37. Это возраст, когда невольно начинаешь задумываться о смысле жизни…
В чем он сейчас для меня? Наверное, в том, чтобы научиться слышать свои импульсы и не забивать на их реализацию. Часто бывает, что мы игнорируем даже мельчайшие моменты — например, поесть, когда голоден. Вернуть внимание к себе — то, к чему я сейчас стремлюсь.