«Сентиментальная ценность» — первый фильм Йоакима Триера после завершения трилогии об Осло. В нем резко меняются повествовательные особенности. Начинается он с закадрового голоса, рассказывающего о маленькой Норе (Ренате Раинсве), и этот прием как бы дает обещание зрителю, что он увидит что-то хорошо знакомое. Однако этого не происходит, ты смотришь принципиально другой фильм. Йоаким являет на экране по меньшей мере три равноценных восприятия, показывая нескольких главных героев, каждому из которых в фильме отведен большой кусок хронометража.
Оно и логично: фильм рассказывает о взаимоотношениях отца и его двух дочерей, которых он оставил после смерти матери. Теперь он объявляется со сценарием для фильма на руках и просит Нору сыграть в нем главную роль. Конфликт накаляется, старые обиды всплывают на поверхность, и все это происходит на фоне размышлений отца Норы о продаже семейного дома, в котором прожило по меньшей мере пять поколений их семьи.
Номинально главной выступает героиня Ренате Раинсве — Нора, потерянная актриса театра, долгие годы носившая обиду на отца Густава (Стеллан Скаасгард) и пытающаяся (или не пытающаяся) построить отношения с коллегой. Но в течение фильма Йоаким Триер позволяет встать не в меньшей мере как на место Густава, так и на место Рейчел Кэмп (Эль Фаннинг). Давая зрителю заглянуть за кулисы сознания каждого из героев, Триер лишь запутывает, как бы говоря, что здесь каждый заслуживает сочувствия, обиду каждого можно понять… Все это происходит довольно быстро, в огромном количестве диалогов со сложными предложениями, отчего ты просто задыхаешься и упускаешь момент, когда фильм превращается в крепкую семейную драму с неочевидным главным героем — домом.
Пока ты пытаешься ухватиться за чью-то сторону, отдать предпочтение и понять, кто из героев тебе ближе, Триер просто поворачивает у тебя перед глазами куб, в котором находится маленькая театральная сцена, но поворачивает он его медленно, так, что ты можешь взглянуть на него с разных углов, услышать с разных сторон. На сцене происходит ссора трех персонажей, но в какой-то момент Триер отдаляет от тебя этот куб, и ты видишь на его стенах царапины, потертости, сколы, темные пятна непонятного происхождения. И ты понимаешь, что герои ссорятся не потому что друг друга не любят, а потому что запечатаны в этом кубе непонятного происхождения, где ссорилось еще многое количество людей. И в этом размышлении о том, как можно восстановить разрушенные отношения, Триер являет несколько зрелых, неочевидных мыслей, вплоть до той, что, возможно, чтобы решить конфликт, нужно третье действующее лицо, которое видит его суть яснее.
Если раньше Триер говорил об одиночестве, отчуждении и непонимании путем поэтических зарисовок, ритма или диалогов, то сейчас он выходит на иной уровень с точки зрения драматургии: герой хочет, чтобы ему сказали, но ему показывают, герой хочет, чтобы ему написали, но ему говорят, причем коротко, герой хочет услышать определенные слова, но говорит ему их совсем не тот, от кого ожидаешь. Такой перманентный люфт во взаимопонимании преследует героев весь фильм, и ты действительно решаешь в какой-то момент — а вдруг это проклятие? Какие силы заставляют так работать эти вещи?
Тогда Триер снова приводит нас к дому и охватывает родословную Боргов. Появляется кармическая составляющая: к тому моменту всплывают и размышления о смысле жизни, и об экзистенциальном кризисе… Да и в целом ключевые темы «Осло, 31-го августа» и «Худшего человека на свете» здесь эпизодически поднимаются вновь, но взгляд на них свежий, более отстраненный и зрелый. Но те свои размышления Триер, вероятно, и закрывает в этом фильме: он предлагает, спрашивает. А можно ли вопрос навязчивых мыслей о сведении счетов с жизнью решить подражанием вымышленному персонажу? И, может, эти наклонности не твоя вина, все же, есть огромный исторический груз, тянущийся за тобой, передавшийся с молоком матери?
В целом норвежский режиссер не позволяет себе занять чью-то позицию, вновь оставляя за зрителем право задумываться на тот или иной вопрос. Но почему «Сентиментальная ценность» не стала, например, постановкой, пьесой? В ней намного меньше воздуха и очень много диалогов. Триер, как истинный синефил, продолжает искать свой киноязык, отдавая дань уважения классикам. Здесь он прибегает к бергмановским инструментам, смешивая их с приемами французского кинематографа, но являет миру сюжет, становящийся бессмертной классикой, притчей во языцех, причем вечно актуальной.
Мы взрослели вместе с Триером, видели его неровную, но живую «Репризу», пронизанную духом молодости и бунтарства. Переживали за Андерса из «Осло, 31-го августа», медленно плавая по Осло, чувствуя воздух города и биение его сердца. Мы выбирали жизненный путь вместе с Юлией из «Худшего человека на свете», переживали, смеялись, плакали и пытались сделать выбор.
Всех этих героев Триер показывал зрителю без намерения угодить: просто проблемы, оказавшиеся нам, миллениалам, так близки, всерьез заботили и самого режиссера. И он, занимаясь любимым делом, нас поддерживал, подсказывал, вел за собой в этих размышлениях. Параллельно он обретал статус сильного постановщика, планомерно становился фестивальным любимцем и, наконец, к 51 году, будучи отцом двоих детей, пришел к точке, когда можно обрести себя в новой ипостаси. Попробовать снять что-то более монументальное.
И у нас нет никакого права ему в этом отказать. В «Сентиментальной ценности» Триер намеренно делает несколько шагов от зрителя. Больше мы не можем его обнять и к нему прикоснуться. Но так он лишь обозначает личные границы как автор, и оставляет нас наедине с пространством собственным, чтобы, проделав с ним большую дорогу, взглянуть не только на грани своего восприятия, но найти смелость в том, чтобы взглянуть на жизнь шире, погрузиться глубже в состояние не свое, но тех, кто тебя окружает. И попросту позволить впустить в голову мысль о том, что взаимоотношения и жизнь в целом — вещи более сложные, в размышлениях о них нет правильной оптики, но твой выбор всегда остается за тобой.
И Йоаким Триер в «Сентиментальной ценности» эти выборы очерчивает, делает более ясными и снова оставляет зрителя с ясной головой и внутренним ощущением свободы, только не там, не в зале, не в момент начала титров, а когда он уже приходит домой, лежит в кровати и, позволяя себе вновь прокрутить в голове сюжет свежего фильма, обретает все новые и новые смыслы.