RU
Сыграв в премьерном спектакле Владимира Машкова "№ 13D", известный актер Игорь Верник впервые за репетиционный марафон, который длился полгода, на несколько дней взял тайм-аут. Вместе с сыном Гришей он отправился в Куршевель, где HELLO! смог убедиться, что среди многочисленных занятий Игоря, роль отца – главная в жизни.
В предвкушении нескольких дней, которые они – наконец-то! – проведут совсем-совсем вместе, папа и сын смеются, вспоминают свои поездки в эти места. Игорь рассказывает, как пару лет назад он встал на сноуборд, чтобы разделить увлечение сына, а Гриша – как папа с мамой когда-то поставили его на горные лыжи. "Тебе было тогда года четыре? Или шесть?" – вспоминает Игорь.
Игорь улыбается:
– Оказывается, есть жизнь и за стенами театра! За последние месяцы я об этом почти забыл. Мы с Гришей еще на январские каникулы должны были поехать в горы, но из-за репетиций в театре поездку пришлось отменить. И я очень рад, что после премьеры мы все-таки вырвались в Куршевель.
– Игорь, ты всегда очень интенсивно живешь, но у тебя есть с чем сравнить этот репетиционный марафон или он был особенный?
– Нет, ничего подобного у меня не было в жизни. Впервые возникло чувство, что театр – не просто моя профессия, а это – моя жизнь. Вся, целиком. Я привык жить, быстро меняя внутри дня свои занятия, меняя направления своего движения по городу. А сейчас в течение пяти месяцев я практически ежедневно приезжал в театр засветло, а выходил, когда уже давно стемнело – вот и дня нет. Володя Машков изначально и сразу настаивал на такой абсолютной, беспощадной отдаче работе. Как-то мы с ним разговаривали о том, что вот, мол, мы каждый день в репетиционном зале, а жизнь проходит там, за стенами театра. И он сказал: "Нет, жизнь вот она, здесь. И только здесь можно ее менять, придумывать, фантазировать, вдохновляться". "Вдохновенный" – одно из любимых слов Машкова.
– Спектакль на сцене МХТ "№ 13D" стал абсолютным хитом сезона, билеты на эту комедию распроданы на месяцы вперед, ты получил восторженные рецензии критики, огромный успех у публики. Ты вообще привык к успеху в жизни?
– Знаешь, грешно жаловаться. Я знаю, что такое успех, востребованность, внимание. Но у слова "успех" тоже разные градации... Олег Павлович Табаков, посмотрев один из первых спектаклей "№ 13D", пошутил: мол, Верник хочет проснуться знаменитым. И я подумал: да, я хочу проснуться знаменитым, но именно в этом качестве – актерском. Не в том, в котором меня в большей степени знали до сих пор. Ведь театру, Московскому Художественному театру, я предан неизменно и навсегда с тех самых пор, как Олег Николаевич Ефремов пригласил меня сюда после окончания Школы-студии. В жизни у меня было много соблазнов и много возможностей. Но театр всегда оставался главным, хотя он не всегда отвечал мне взаимностью. Были даже минуты, когда казалось, что мне незачем здесь находиться. Потому что за стенами театра у меня была возможность реализовываться, а здесь мне этого не предлагали в том объеме, как хотелось бы. Актер же зависимый, он не может сказать: "Дайте мне эту роль, я могу ее сыграть".
– Да, точно. Невеста, которой каждый день, всю жизнь надо доказывать, что она уже готова стать женой. (Смеется.) Машков как-то сказал: "В Голливуде говорят: "Ты хорош ровно настолько, насколько хороша твоя последняя роль. И все, что ты делал до этого, не имеет никакого значения".
– А сын уже оценил твою новую работу?
– Да, Гриша сказал, что это самая лучшая моя роль и вообще "офигенный спектакль". На днях говорит мне: "Сегодня мои друзья были в театре и сказали, что спектакль потрясающий, а твой папа – вообще "бомба". (Улыбается).
– Игорь, ты в прекрасной физической форме сейчас. Когда вы с Гришей вместе катаетесь на сноубордах, то выглядите едва ли не ровесниками.
– Я уже давно катаюсь на горных лыжах, но сноуборд – это совсем другое. И на доску я встал, конечно, благодаря сыну. Впервые мы поставили его на лыжи с Машей, его мамой, лет десять назад. А потом, когда Гриша стал постарше, он сказал, что хочет кататься на сноуборде, освоил его и был абсолютно счастлив! На его взгляд, это более круто, экстремально. Я понял, что хочу кататься вместе с сыном. Поехал в горы один, взял себе инструктора. Конечно, сто раз упал, вернулся весь в синяках, но готовый к "диалогу" с сыном. Мы с ним иногда вот так в горы срываемся, просто на сноуборде покататься. Кроме удовольствия, для нас обоих это именно какое-то мужское дружеское братство, когда все векторы соединяются. Вот самолет, в который мы с ним садимся вдвоем, смеемся, шутим, фильмы на компьютере смотрим. Вот гостиничный номер, в который мы с ним входим вместе. Такой пустой сначала, идеально убранный. И мы заселяем его собой, и на следующий день это уже другой номер. Далеко не идеальный, зато наш, общий. Удивительно, мы и на равных с Гришей, и, конечно, у нас отношения папы и сына, взрослого и ребенка. Гриша слышит меня и слушает, и доверяет мне. А я на самом деле наслаждаюсь тем, что мы с ним как два друга.
– Грише 14 лет, он в сложном, подростковом возрасте, но производит впечатление спокойного, самодостаточного человека, который с уважением и пониманием относится к окружающим, к миру. Какой у тебя секрет воспитания сына?
– Да, ты права. Но у него, как и у всех, был период, года два назад, когда менялось его самоощущение, он не понимал, что с ним происходит, его раздражал мир вокруг. Я очень старался, чтобы это время прошло для него как можно легче. И если говорить по секрету, то, мне кажется, нас спасал да и спасает юмор. В любой ситуации. Когда у сына возникает желание сделать все наперекор, я довожу этот момент до такого абсурда, что он сам начинает смеяться, и противостояние разрушается. В конфликте с ребенком не надо упираться лбом в лоб, на этом пути нет решения. Можно или разбить собственный лоб, или, что скорее всего, разбить психику ребенка. И еще надо разговаривать. Много разговаривать о жизни, но не поучать, а размышлять вместе. И, конечно, не надо забывать себя в этом "нежном возрасте". Ведь все, через что проходит сейчас Гриша, я тоже проходил. Поэтому, опережая его вопросы, я сам рассказываю сыну о своих юношеских переживаниях, непобедах, неумениях, которые мне казались на тот момент гигантскими проблемами. И он понимает, что не одинок, что это не только его проблемы, что это, оказывается, было и у папы, и это можно решить... Вот и все – он свободен. Это самое ценное и дорогое для меня! Я Грише говорю: "Я хочу, чтобы ты знал: ты можешь рассказать мне обо всем. Я всегда услышу тебя. Всегда. И дальше мы вместе с тобой примем решение".
– Плохо отношусь к этой мысли. Знаешь, с самого раннего детства Гриши я присаживаюсь к нему на кровать, когда он уже собирается спать, и до сих пор называю это "укладывать сына". Смешно, наверное, звучит, когда сыну 14 лет. Вот даже сейчас, во время нашей работы над спектаклем, иногда вечером звонил Машков: "Что делаешь?" – "Я укладываю сына". И на следующий день на репетиции меня встречали словами: "Ну как, сына уложил?" Но так уж у нас повелось. Мы гасим свет, он рассказывает мне про свой день, я ему – про свой. Я очень чувствую сына: его настроение, его переживания. Он очень деликатный, очень бережет нас с мамой.
– Да, нам это удалось, к счастью. Мы обязательно проводим какое-то время втроем, ужинаем, обсуждаем вместе важные вопросы и всегда находим общий язык, а Гриша живет и со мной, и с мамой. И он очень старается, чтобы нам было хорошо. Понимаешь? Не только мы стараемся, чтобы ему было хорошо, но и он тоже! Мне кажется, Гриша существует в неразорванном мире, он очень добрый и чуткий. Вспоминаю одну историю, когда мы отдыхали вместе с моим другом и с нашими сыновьями, они ровесники. И вот друг, посмотрев на мои отношения с Гришей, говорит: "Что ты сына целуешь, сидишь с ним, как с маленьким?" А я ему ответил: "А я не понимаю, почему ты не целуешь сына и не сидишь с ним, как с большим". Если ребенок чувствует, что его любят, он чувствует, что защищен этой любовью – отца, мамы, родных. В мире и так столько нелюбви, агрессии, непонимания, и все это еще будет в его жизни, никуда не деться. К сожалению.
– Игорь, твой сын объективно живет в условиях достатка, зимой он отдыхает в Куршевеле, летом – в Майами, он объездил многие страны, и для него это – норма. Этот образ жизни, который ты строил своим трудом, он получил уже как данность. Как влияет и влияет ли на него это?
– И об этом мы разговариваем. Да, у Гриши есть возможности, о которых я в его возрасте даже не подозревал, ведь дальше Подмосковья я не выезжал. Но это просто мир изменился, и он относится к этому не как к какой-то привилегии, а как к данности. Он не считает себя избранным или лучшим из-за того, что у его папы есть те или иные возможности. Это сама по себе дикая постановка вопроса. Он очень иронично относится к сверстникам, которые думают и ведут себя по-другому, носят и выставляют напоказ дорогие вещи. Он даже может сказать им об этом, не стесняясь, в лицо. Он знает: путь к успеху только один – труд. А для того чтобы работа была интересной, ему надо сегодня хорошо учиться.
– Я ему это объясняю. И он меня слышит. А заставлял я его только один раз – учиться игре на фортепиано. Я помню, как он стоял на кухне, маленький, и кричал: "Я ненавижу эту музыку!" И плакал, у него катились слезы – я не верил своим глазам! – с горох величиной. Я не мог видеть его слезы, но сказал ему: "К сожалению, сын, ничего не поделаешь, музыкой заниматься ты будешь, и это не обсуждается". И в ту же секунду у него высохли слезы, он пошел и сыграл этюд. Он понял, что есть вещи, в которых ему не уступят. В свое время меня мама заставляла вот так же учиться музыке. И много лет спустя, на одном концерте, где я пел свои песни, я сказал: "Сейчас прозвучит песня про то, как в детстве мне не очень хотелось заниматься музыкой, но моя мама меня заставляла. В зале сидит мой сын, и вот что я хочу ему сказать: однажды ты возьмешь в руки гитару, девочки сядут плотным кольцом вокруг тебя, и ты подумаешь: "Спасибо, папа, что ты заставлял меня заниматься!" И тут в зале встает Гриша и громко говорит: "Папа, я что-то не понял, как я возьму гитару, если я на фортепиано занимаюсь?" (Смеется.) Ну ничего, сейчас он учится на гитаре играть.
– Нет, об этом мы почти не говорим, но он ходит в театральный кружок, сам туда пошел, и ему нравится. В этом году впервые принес мне текст – они там замахнулись на Уильяма нашего Шекспира, "Много шума из ничего", и говорит: "Папа, давай вместе поучим". А иногда спрашивает: "А как на сцене не раскалываться? Как руки держать?" Кем бы он ни стал, я приму любой его выбор. Но иногда я шучу, что вот мне не повезло родиться в той семье, в которой я родился: папа – актер и режиссер, мама – музыкант, мне просто деваться было некуда, как не в эту профессию. А мог бы заниматься бизнесом, высокой математикой, может, в космос полетел бы. Вот и с Гришей так – ему тоже в этом смысле повезло или не повезло... Мы часто собираемся все вместе: папа, мои братья Вадик и Слава – все ненормальные творческие люди. Дедушка вдруг вскочит – и танцевать или стихи читать, истории из своей жизни рассказывать. И Гриша вечно просит: дедушка, расскажи еще. Не знаю... Я часто говорю сыну: "Моя задача показать тебе мир со всеми его возможностями. А ты должен сделать все, чтобы быть готовым идти по этой жизни".
– ... и я уже не смогу рассказывать ему сказки на ночь? Да, это верно. Не так давно был случай, который показал мне, как вырос мой сын. Гриша активно занимается спортом, а я... не так активно. И вот он мне постоянно рассказывает: я того в армрестлинг победил, я этого в армрестлинг положил, и как-то предложил: "Пап, давай сядем?" Я смотрю на него и вижу – здоровый парень, спокойно так стоит напротив меня: "Давай, пап". Это был тонкий момент. Вот сейчас, думал я, скажу ему "нет", и он поймет, что я ухожу от поединка, а сяду с ним – и вдруг он меня победит?.. Эти мысли промелькнули в долю секунды, а в следующую я говорю: "Давай!" Мы садимся с ним на двух руках прямо, как стояли, на кухне. Раз, два, три – начали! И вот стоим намертво, глаза в глаза, и я понимаю, что если я сейчас упаду, это будет... неправильно. Проходит 10, 20, 30 секунд, уже руки дрожат, я чувствую, какой же он сильный, но понимаю, что сейчас не могу сдаться. И я уложил его руку на стол. В ту же секунду обнял и говорю: "Сынуля, ты понимаешь, сколько мне лет и сколько тебе? Ты меня 20 раз еще положишь, не переживай!" Конечно, ему было капельку неприятно. И мне было неприятно. Я не хочу, чтобы мой сын проигрывал. Никому. Но тогда я должен был это сделать, потому что... должен. Мы с ним иногда вспоминаем об этом, смеемся, и Гриша говорит: "Давай, пап!" "Нет, не буду", – отвечаю я. Потому что, я думаю, сейчас он меня уже точно положит. (Смеется.)