Леонид Бичевин: "Когда мы говорим про химию или про хорошую режиссуру – это такая тонкая грань"

Леонид, вы уже много лет в профессии, у вас за плечами интересные роли в театре и кино. Как вы сами для себя определяете, что делает актера действительно хорошим?

Я думаю, вопрос можно отнести к любой области, не только к актерству. То, что человек делает действительно хорошо в той или иной профессии, которую он выбрал, или которая выбрала его, сопровождается ощущением, что он на своем месте и выполняет предназначение, призвание, отвечает на вызов этого призвания и чувствует, что не кривит душой в отношении самого себя. Человек, который хорош в своем деле, чувствует, что он живет наполнено, и не просто живет, а в том числе и трудится, и в этом труде не врет самому себе. Я думаю, что мы сами понимаем, когда делаем что-то хорошо, а что-то — не очень.

Многие актеры говорят, что театр — это живая энергия, а кино — работа с камерой. А у вас есть ощущение, что в кино сложнее «поймать» момент, чем в театре? Условно говоря, в театре вы сразу видите реакцию, с которой принимают вашу работу.

Я бы не сказал, что сложнее. Если вы говорите про обмен энергией между зрителем и актером, как о некоем залоге успешной постановки или успешного кино, то это немножко далеко от реальности. Много хороших спектаклей и фильмов не были сразу приняты и поняты зрителем. Бывает такое, что только по прошествии времени вдруг все замечают, что был, оказывается, такой фильм 10 лет назад, и он почему-то прошел мимо всех, как будто оказался немодным, а на самом деле он очень классный. Далеко не все измеряется сиюминутной реакцией, или сиюминутным успехом, а экспериментальное кино или экспериментальный театр вообще не отвечают запросам такого порядка. Я бы сказал, что в этой области действуют другие законы.

Ваш герой в сериале «Опасная близость» — домашний тиран, человек, который держит в страхе семью. Часто в современных сериалах отрицательные персонажи получают оправдание в виде травм детства, психологических проблем. Как было в вашей работе?

Оправдание в актерской профессии работает в таком ключе, как будто мы адвокаты своей роли и защищаем персонажа. Но есть же и другой способ. Можно сыграть так, что персонаж будет максимально неприятным, отторгающим, и это тоже важно. И тогда я, как актер, не впадаю в соблазн нравиться всем и показывать зло с хорошей стороны, или романтизировать его. В этом смысле я своего персонажа из «Опасной близости» никак не оправдывал. Подчеркну этот момент по поводу слова «оправдание», потому что здесь оно работает в другом контексте: я не оправдывал его в том смысле, что он такой несчастный, и его надо пожалеть. Я просто пытался его понять, пытался приблизиться к сути его мотивов, и играл так, чтобы он был максимально убедительным с этой темной стороны. Иногда на долю актеров выпадает не очень приятная задача – убедительно сыграть зло. Не красиво и не весело, как у Квентина Тарантино, не забавляясь с ним, а именно так, чтобы черное было черным, без всяких оттенков. И в этом смысле, повторюсь, оправдание действует на то, чтобы сделать это убедительно.

Задачи романтизировать зло у нас не было – мы просто хотели его показать.

Судя по первой серии, у персонажа особая мимика, которая делает лицо «злым», суровым. Это ваша находка или режиссерское указание?

Вы знаете, я так скажу: это наша «кухонная» актерская история, закулисная. Есть актеры, которые любят говорить о том, как они работают, как они подходят к роли вместе с режиссером или без режиссера, а кто-то в этом смысле более закрытый, охраняет это как нечто важное для себя, держит в тайне свои инструменты и подходы. Я отношусь ко второму типу, поэтому пусть это будет загадкой. Но мне важно, что вы, насколько я понимаю, обратили внимание на эту деталь со знаком «плюс» и не почувствовали какого-то наигрыша.

Как вам кажется, зло в людях — это врожденное или приобретенное?

Этот вопрос требует особого подхода, потому что он философский. С одной стороны, есть коллективная память, коллективное бессознательное, которое передается через поколения, и есть биология человеческой психики. С другой стороны, человек рождается как белый лист, и потом реальность на нем отпечатывается, обрабатывается нашей психикой, душой и мозгом, и, соответственно, получается, что как будто бы все наши черты приобретенные. Думаю, биологи, психологи и психотерапевты уже сотни лет бьются над этим вопросом, поэтому я бы не хотел отвечать за них.

У вас с героиней Елизаветы Боярской сложные отношения в кадре: от конфликта до страсти. Как вам работалось с ней?

Мне кажется, про Лизу никто и никогда не скажет ничего плохого. Она очень профессиональная, по-партнерски с ней комфортно работать. Лиза — человек глубокий, думающий, с ней всегда приятно. Мы уже второй раз вместе играем в сериале, и это классный опыт творческого сотрудничества — когда ты можешь что-то придумывать, искать оттенки, нюансы в словах, в интонациях, отталкиваться от энергии партнерши, от ее личного заряда. Находиться с ней в кадре очень надежно в том смысле, что ты будешь и ощущать поддержку, и стараться дотянуться до ее уровня, потому что Лизе и ее серьезному отношению хочется соответствовать. Она очень серьезная актриса.

Вы говорите про поиск интонации, а были ли на съемках «Опасной близости» моменты с вашей импровизацией, допускал ли их режиссер?

Да, мы старались каждый кадр сделать немножко по-другому, потому что шли “по живому”. Даже если мизансцена уже простроена, отталкивались от партнера и от смысла сцены, искали в дубле что-то еще. И наш режиссер Ованес (Иван Китаев – его творческий псевдоним – Прим. ред.) тоже просил об этом, подходил и предлагал попробовать разные дубли, чтобы задать полуимпровизированный и живой тон.

В сериале у вас с Елизаветой есть откровенные сцены. Что важнее в таких сценах – актерская химия или правильная режиссура? Или, может быть, выражение «актерская химия» придумано газетами и журналами, и в актерском мире его нет?

Когда мы говорим про химию или говорим про хорошую режиссуру, про которую вы тоже спросили – это такая тонкая грань… И то, и другое должно присутствовать. Влечение в кадре, горящие глаза – это должно быть, чтобы у зрителя создавалось ощущение очень сильной энергии, чтобы кадр был напряженным. Это наша профессиональная обязанность – создавать химию или ее иллюзию. А что касается конкретно нашей сцены с Лизой – я ее еще не видел и не знаю, какой она получилась, но, в любом случае, мое мнение будет субъективным и расскажет только о моем вкусе, а другой человек увидит в сцене, и в сериале в целом, что-то свое.

Говорят, что на Западе актеров особенно готовят к таким сценам, например, об этом рассказывала команда фильма «Анора» – у актрисы Майки Мэдисон был консультант. А как у нас?

Я об этом впервые слышу, если честно. Мы все делаем сами, под руководством одного режиссера.