Еще больше новостей в нашем Telegram-канале, группе ВКонтакте и канале Яндекс.Дзен
______________________________
Чуть больше полутора часов пролетают как один миг. Зал стоит, разразившись овациями, и не отпускает артиста. Что это было? Прием у психотерапевта? Пожалуй, намного больше — театр великого Сухорукова. В монологе о людях, о судьбоносных встречах, об утратах и чудесах, которые есть, их только нужно научиться замечать, каждый узнавал себя и вместе с актером грустил и смеялся, путешествуя по волнам памяти.
Виктор Иванович, в своем спектакле вы говорите о чудесах. В вашей жизни происходило много удивительных событий, к которым, казалось бы, и не было предпосылок. Но они случались, меняли вас...
Подступил юбилей — 70 лет. Это какая-то седая цифра, такая тяжелая, она как будто не со мной, не моя. Вместо того чтобы удержаться за оклад, за трудовую книжку, я решил: надо что-то менять. Я разрываю отношения с театром Моссовета, ухожу из спектакля еще в одном театре. Как будто расчистил все, что у меня было, и вышел на дорогу, а куда она приведет, не знаю. Но как только я вышел за пределы прожитого, все завертелось-закружилось: звонки пошли, приглашения, пьесы начали присылать. И захотелось снова экзерсис. У меня никогда не было наркотической зависимости от профессии, но необходимость движения я ощутил.
И как развивались события?
Оказавшись в Крыму, в Доме-музее Юлиана Семенова, я увидел стену с карточками с автографами. Я их разглядывал, и мне захотелось заглянуть глубже: что это были за встречи, что люди там делали, какие меж ними разыгрывались истории, какое вино они пили... Приехав домой, я понял: у меня же тоже есть архив и истории. Потому что фотография — это лицо, портрет, а надпись на обратной стороне — уже сюжет, история. Как актеру мне захотелось показать лица, которые были в моей жизни. И их автографы, написанные специально для меня. Мне захотелось об этом рассказать и разыграть сюжеты, которые случились в моей жизни... Вот так поступательно сложился вечер. У него было название «Мои автографы», потом «Из архива», «Играю про себя», но самое верное — «Счастливые дни». Так назывался мой дебютный фильм у Алексея Балабанова.
А вы верите в чудеса, в судьбу?
Со мной бывают и мистификации, и божественный промысел. Я приехал в Карелию на базу отдыха СТД. Сходил за грибами, искупался, смотрю, у меня крестик слетел в воде. Прошло три дня. Я в очередной раз пошел купаться, поплавал и гуляю себе вдоль берега по колено в воде. И как будто солнечный зайчик из воды сверкнул мне в глаза. Глаза опустил — крестик под ногами. Он ко мне вернулся. Я был потрясен. Благодаря этому понял: чудо не является, оно сочиняется нами. Ведь можно посмотреть и не заметить, а можно к этому отнестись как к чуду. И когда у меня собралась галерея портретов, о которых я рассказываю в спектакле, я вдруг осознал, что эти люди — мои чудеса. Потому что они пришли в мою жизнь, они меня сочинили, они участвовали в формировании меня, в воспитании, они украшали меня, даже если они были со мной не справедливы, не правы, строги, агрессивны, даже обижали меня. Они этим «обижанием» меня сочиняли. И в результате оказались не моим багажом — богатством!
Много чудесных историй было и во время учебы в театральном...
Вот пример. Четвертый курс, политзанятие в ГИТИСе, мы вчетвером с пацанами пошли в кафе «Аист» на Малой Бронной, где сейчас ресторан с тем же названием. Водку между собой разлили. Подходит наряд милиции: «Пьем?». «Да еще не успели», — отвечаем. — «Ну, пройдем с нами!» При этом разрешили нам выпить эти 50 граммов, привели в отделение, составили протоколы, которые пришли в ГИТИС. Ректор Рапохин объявляет, что отчисляет нас за нарушение трудовой дисциплины и за то, что опозорили имя студента, комсомольца и советского человека. Тут наш худ рук Всеволод Порфирьевич Остальский собрал курс, и все сокурсники нас публично осудили. Нам объявили порицание и взяли на поруки. Таким образом они спасли нас от отчисления.
Сегодня вам было бы интересно набрать свой курс?
Нет, быть педагогом и набирать студентов — значит, что я должен быть участником формирования их будущего. Если бы я был педагогом, моя миссия заключалась бы в том, чтобы заставить студента поверить в свои способности, чтобы он сам разглядел, что в нем заложено, ценил это и развивал. Развивать способности и понимание профессии надо аккуратно, потому что есть персонажи, типажи, амплуа, а есть характер. Это разные вещи. Человек со своим характером приходит учиться не жизни, а игре. Почему я не наберу никогда курс? Постарев, проживая свою жизнь, не могу избавиться от мысли, что я совсем не обучен, я так мало знаю, я так неотесан. В этом есть элемент кокетства, но боюсь предлагать свой путь, свое понимание и наработки другим. Актерство — это сугубо индивидуальные, личностные, эгоистичные, штучные, одноразовые вещи. Нельзя себя внедрить в другого человека, это опасно и ни к чему.
А как же преемственность поколений, передача опыта?
Актеры пусть берут у меня все на моих спектаклях и в кино, но я не буду виноват, если у них что-то не сложится. Взять дарование и ввести в профессию —это путешествие, куда я должен вместе с ними пойти, на это требуется время. А я еще сам не наигрался. Я сегодня себя освободил от старых пут, но уже мечтаю о новых кандалах. Творческих историях, в которых я буду что-то сочинять по привычке.
Вашей фильмографии можно позавидовать, в ней нет проходных ролей.
У меня искривленная биография: я не семейный человек, поэтому располагал временем и строил свою фильмографию так, как хотел. Живи я по-другому, все было бы проще, обыденней, скучнее, все было бы нацелено на заработок... А у меня было больше времени на сочинение себя и на творчество. Я трудился на результат для публики.
Может ли отдельный актер, например, Сухоруков, спасти средний спектакль?
Нет, это коллективная работа. Мне часто говорили: ой, какой же вы талантливый, но спектакль смотреть невозможно. Это разве похвала? Удар! Я и моноспектакли не любил. Убежден, что театр начинается, как и комсомольская организация, с трех персонажей. Плюс, минус и судья или даже так: он, она и змей искуситель — вот тогда появляется сюжет. Третий персонаж сталкивает плюс и минус, происходит короткое замыкание и начинаются круги... Театр — это три человека. И если его, третьего, нет, то его надо сочинить. Поэтому в «Счастливых днях» я придумал себе партнера в виде фотографий и, благодаря историям о них, высекаю конфликт, который провоцирует действие.
Комфортно ли вам в стенах Театра Ермоловой?
Комфортно. Играл спектакль и понял, что сцена под моими ногами пружинит. Значит, приняла.
Художественный руководитель театра Олег Меньшиков, кажется, вас очень ценит.
Мы очень давно знакомы. Он замечательный. Олег помог мне вернуться в Москву после 25 лет петербуржской жизни. Он приехал в Питер играть в футбол с местными актерами и узнал, что я ушел из театра. В это же время он затевал спектакль «Игроки», и именно это приглашение помогло мне легко переехать из Санкт-Петербурга назад, сюда.
Вам всегда везло на людей...
Меня вычисляли очень талантливые люди, отборные, независимые, свободные, даже дессиденствующие. Простые меня бы не впустили в эту жизнь.
У них вы научились внутренней свободе?
У них. Но еще и испытания, можно сказать, подарили мне любовь к свободе, к независимости и бесстыдству. Хотя я переживаю и нервничаю часто, да и страх мне знаком. Но я свободен сегодня, трезвый, с ясным умом, состоявшийся. Мне не жалко расставаться с тем, что я приобрел, изобрел, сочинил. Главное, не быть вредным, отравляющим. Мне важно быть полезным обществу, своей родине и своей стране. Эта идея была близка Сереже Бодрову. Мы часто с ним разговаривали о жизни и людях. Ох, как много всего он исповедально рассказывал мне, какие его мучали мысли, сюжеты... Он был очень умным парнем и мудрым не по годам.
Вы легко расстаетесь с людьми?
Тяжело. Особенно когда было хорошее. Когда что-то получалось, высекается привязанность, а с этим трудно попрощаться. Но иногда это бывает необходимо.
Какими правилами в жизни вы руководствуетесь?
Мои правила — терпение, жертвенность, непредательство. И еще важно помнить: не претендуй. Чем дальше живешь, тем больше в прошлом остается того, что ты не должен предать. Говоря о жертвенности, я имею в виду, что, теряя, не жалей об этом, а отдавая, не жди ничего взамен.
Вам легче от осознания этого?
Еще как! Даже думая об этом, становится легче. Это пришло не сразу, через испытания, провалы и пропасти пришли ко мне эти светлые мысли.
Но не каждый находит силу подняться со дна. Вспомним того же Шпаликова, Высоцкого...
Много их, красивейших людей! Они были рождены для того, чтобы остаться бронзовыми памятниками, а сгорели на пьянстве. Мне даже выражение не нравится «алкогольная зависимость». Зависимостей в жизни миллион! А это — банальное пьянство! Это болезненно, позорно, склизко и стыдно. Пьянство как существо питается человечиной.
Как вы себя вытянули?
Помогли желание жить и стыд. Я стоял на краю, но взлетел, а не погиб. И, взлетев, не претендовал ни на что и ни на кого.
В детстве у вас была проблема с математикой, но еще и со слухом. На экзамене учительница, пожалев вас, стала диктовать, что писать. Одна беда — вы не могли разобрать ее слов...
Эту историю я хотел рассказать в своем спектакле. Но выбрал другую: на экзамене в театральный, когда меня просили спеть, я хотел это сделать а капелла. Боялся, что аккомпаниатор меня собьет. Слух-то у меня уже восстановился, но страх, что я не услышу и не попаду в ноты, был очень сильным. Полдетства я вообще не слышал, был глухим из-за осложнений после скарлатины. Мать с отцом не занимались мной, и я сам искал врачей, спасал себя от глухоты. Тогда мною двигала мечта быть актером! И я в конце концов нашел профессора Александрову, которая приставила мне аппарат к носу и скомандовала: «Скажи па-ро-ход». И в тот же миг как будто отворились чугунные ворота, и я услышал этот мир так громко, что сначала казалось, будто автомобили ездили у меня на плечах. Я слышал не только хорошее, но и дурное. У меня даже болела голова несколько дней от гула мира, от голоса жизни.
Думали ли вы о том, а что, если не поступите в театральный?
В детстве у меня была большая редкая мечта стать актером, лицедеем, клоуном. Моими кумирами были Енгибаров и Никулин. Мне хотелось играться, менять маски. Но мысли о том, кем я буду, если не возьмут в актеры, меня посещали. И тогда я представлял себя киномехаником, поваром, геологом, проводником поезда. Эти профессии не были мечтой, скорее подстраховкой на случай провала в главном.
Вас увековечили в бронзе в вашем родном городе Орехово-Зуеве.
Да, бронзовый я сижу на скамейке, спиной к кладбищу, чуть-чуть привстав, как будто сейчас поднимусь и пойду куда-то. Вообще к идее создать мне памятник при жизни я отнесся очень иронично: одни могут до блеска зацеловать, другие — нацарапать плохое слово на видном месте. Но уже сколько лет прошло, колено и лысина мои блестят, зимой мне надевают шапочку и шарфик, а во время ковида — маску.
Есть ли сожаления о несыгранных ролях?
Вопрос открытый, потому что я не знаю, чего хочу. Молодые могут сыграть и ровесников, и стариков, но обратная ситуация невозможна. Можно быть прытким, шустрым, но молодость не сыграть. Я сам себе задаю вопрос, что же я хочу? И понимаю: да что угодно, лишь бы я увлекся идеей! А увлекаясь, играть не для себя, а для людей. И еще сейчас я ищу своего режиссера! Так что я точно еще что-то интересное сделаю. Может быть даже здесь, в Театре Ермоловой.
Какой вы зритель?
Благодарный. Даже если мне будет скучно и непонятно, я сумею для себя извлечь пользу. С детства я понял: если мне не нравится, но зачем-то мне это показали, значит я буду это использовать. И молодому поколению, если мне доведется вести с ним беседы, я скажу: не отказывайтесь ни от чего, ни от кино, ни от живописи, ни от театра, или балета, или природы, все разглядывайте и изучайте. Все обязательно пригодится. Работая над ролью, я часто брал не только из шедевров, но и из вещей плохих и непонятных, и это приносило замечательный результат.
Театр или кино?
Сегодня — театр! Кино тоже, но оно не цельно, технологично, там меньше души. А я и моя душа, мы оба, служим театру. Для меня театр — искусство. Все остальное — развлечение, экзерсисы и схема. Театр как вид искусства скоротечен, это жизнь в моменте. И тем не менее в нем больше силы, природы и правды.
Текст: Галина Головко.